Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Записи с темой: СтиХи, стИхи (65)
понедельник, 02 февраля 2015
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Внезапно, кривое и косое, но тем не менее. Янеумеюписатьстихи ><
ME, Гаррус/фем!Шепард, спойлеры, безысходность
К слову, не про мою Шепард. Ни про одну из моих Шепард, подозреваю.
ME, Гаррус/фем!Шепард, спойлеры, безысходность
К слову, не про мою Шепард. Ни про одну из моих Шепард, подозреваю.
четверг, 21 апреля 2011
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Шут его знает, автобиографичное оно, или нет. И, наверное, не надо было его здесь писать, но пусть висит.
Вот вы говорите, а это ведь очень сложно - поверить в себя. Задыхаясь - от солнца и ветра, холодной дрожи, от капель дождя - и срываясь, как клетчатый лист из тетради на буйном ветру. Натыкаясь на взгляды, на жесты, на лица, которым ты не по нутру.
И все смотрят, и взгляд их как будто сбивает тебя с пути, колет больно тебя, и тебе уже не уйти. Ты срываешься с места, хрупкая, как осколки стекла в горсти,
спотыкаешься, падаешь, и говоришь - прости.
Вот вы говорите, а слова ваши ранят, как иглы нежное сердце, вы бы, может, и не хотели жестокого злого скерцо.
Только от ваших взглядов, и слов, и от вашего холода, люди, слишком часто болит, и кажется, что - никто-не-любит.
Вот вы говорите, а это ведь очень сложно - поверить в себя. Задыхаясь - от солнца и ветра, холодной дрожи, от капель дождя - и срываясь, как клетчатый лист из тетради на буйном ветру. Натыкаясь на взгляды, на жесты, на лица, которым ты не по нутру.
И все смотрят, и взгляд их как будто сбивает тебя с пути, колет больно тебя, и тебе уже не уйти. Ты срываешься с места, хрупкая, как осколки стекла в горсти,
спотыкаешься, падаешь, и говоришь - прости.
Вот вы говорите, а слова ваши ранят, как иглы нежное сердце, вы бы, может, и не хотели жестокого злого скерцо.
Только от ваших взглядов, и слов, и от вашего холода, люди, слишком часто болит, и кажется, что - никто-не-любит.
пятница, 07 января 2011
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Кривое, в общем-то, не ритм, а сидорова коза.
Знаете, князь, а ваш невозможный голос будит в уставшем сердце моем весну.
Ваш невозможный взгляд сдвигает еще на волос необходимость, как истинно волку, завыть на луну.
Знаете, князь, а просить у вас помощи было чудовищно правильно, и так легко - до дрожи.
Знаете, если бы вы еще были живы, я попросил бы и снова.
Как вспомню - мороз по коже...
Знаете, князь, вас немыслимо тяжко забыть. Ваши слова и движения, мимику, жесты.
Хотелось хотя бы встретиться и поговорить, наплевав на заслуги, на чувства, на время и место.
Знаете, князь... а мне ведь всерьез казалось, что я забыл вас. И то, что служил вам - тоже.
Казалось, всесильные Ками отдали мне эту малость - хотя бы забыть.
Но я вспомнил, пусть много позже.
Знаете, князь, теперь я, пожалуй, понял, что то, что так близко к сердцу - нельзя забыть.
Иначе - оно исчезнет, сгорит, утонет... А мне никогда не удастся его пережить.
А кто угадает, чье авторство и кому написано, тому - виртуальную плюшку. А пушенька молчит, я и так знаю, что он знает.
Знаете, князь, а ваш невозможный голос будит в уставшем сердце моем весну.
Ваш невозможный взгляд сдвигает еще на волос необходимость, как истинно волку, завыть на луну.
Знаете, князь, а просить у вас помощи было чудовищно правильно, и так легко - до дрожи.
Знаете, если бы вы еще были живы, я попросил бы и снова.
Как вспомню - мороз по коже...
Знаете, князь, вас немыслимо тяжко забыть. Ваши слова и движения, мимику, жесты.
Хотелось хотя бы встретиться и поговорить, наплевав на заслуги, на чувства, на время и место.
Знаете, князь... а мне ведь всерьез казалось, что я забыл вас. И то, что служил вам - тоже.
Казалось, всесильные Ками отдали мне эту малость - хотя бы забыть.
Но я вспомнил, пусть много позже.
Знаете, князь, теперь я, пожалуй, понял, что то, что так близко к сердцу - нельзя забыть.
Иначе - оно исчезнет, сгорит, утонет... А мне никогда не удастся его пережить.
А кто угадает, чье авторство и кому написано, тому - виртуальную плюшку. А пушенька молчит, я и так знаю, что он знает.
понедельник, 11 октября 2010
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Ты не скажешь это даже себе.
Просто ночь, и просто ты так устал.
Ты не хочешь покоряться судьбе,
Ты не хочешь признавать - "потерял".
Ты не скажешь это "мой" никому,
Даже тем, с кем не увидишься больше.
А ведь если рассуждать по уму,
Самому уйти ведь было бы проще.
Но не бросишь ты его никогда -
Это значит, что придется ему.
Ты ведь знаешь - не бывает "всегда",
Говорить это тебе ни к чему.
Просто ночь, и просто ты так устал.
Ты не хочешь покоряться судьбе,
Ты не хочешь признавать - "потерял".
Ты не скажешь это "мой" никому,
Даже тем, с кем не увидишься больше.
А ведь если рассуждать по уму,
Самому уйти ведь было бы проще.
Но не бросишь ты его никогда -
Это значит, что придется ему.
Ты ведь знаешь - не бывает "всегда",
Говорить это тебе ни к чему.
понедельник, 06 сентября 2010
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Под лбом вымерзает подушка,
И в голове ни строчки.
Здесь слишком прохладно-душно,
Ты слишком сегодня простужена
Для призрака-одиночки.
Немые холодные пальцы
Сжимают костлявые плечи.
Ты хочешь уйти, но остаться
И каждый момент разбиваться
Об этот прогорклый вечер.
С тобой холодеет комната -
Ведь люди сюда не заходят:
Здесь пахнет прогорклым солодом,
Здесь слишком светло и холодно,
И, шепчутся, "призраки бродят".
А призрак уже не бродит.
Она слишком сильно простужена.
Не пьет, не поет, не ходит,
И даже почти не стонет.
В груди, за ребрами - вьюжно.
И в голове ни строчки.
Здесь слишком прохладно-душно,
Ты слишком сегодня простужена
Для призрака-одиночки.
Немые холодные пальцы
Сжимают костлявые плечи.
Ты хочешь уйти, но остаться
И каждый момент разбиваться
Об этот прогорклый вечер.
С тобой холодеет комната -
Ведь люди сюда не заходят:
Здесь пахнет прогорклым солодом,
Здесь слишком светло и холодно,
И, шепчутся, "призраки бродят".
А призрак уже не бродит.
Она слишком сильно простужена.
Не пьет, не поет, не ходит,
И даже почти не стонет.
В груди, за ребрами - вьюжно.
пятница, 30 июля 2010
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Знаешь, мой мальчик... А годы берут свое. Как говорили когда-то дедушки, мамы и папы, и как ты сам, рассмеявшись, сказал это мне когда-то. Сказал - и забыл. А годы берут свое...
Стали седыми волосы. Стынут руки. Ты все смеешься, глядя в мое лицо. Ты все не видишь: наша история со счастливым концом... Но, все же, с концом - слишком яростно стынут руки.
Ты улыбаешься, глядя в глаза судьбе. Вечно прекрасный, вечно живой мальчишка, сказочный принц из старой потрепанной книжки, все не сдаешься, глядя в глаза судьбе. Все не заметишь: всем сказкам пора кончаться. Ты одинокий, мой мальчик, ты в поле - не воин. И, хоть бы ты был этим сто десять раз недоволен, будет все так же: всем сказкам пора кончаться.
Знаешь, мой мальчик, все псы попадают в Рай. Я, как твой пес, окажусь там когда-нибудь тоже. Ты же становишься день ото дня все моложе. В пустыню безмолвия рухнешь, как псы в свой заветный Рай.
Знаешь, мой мальчик... Сильнее всего на свете я не пожелал бы тебе этой горькой судьбы. И, если бы не были руки мои так слабы,
были бы руки сильнее всего на свете,
в мире не жили бы вечно бессмертные дети.
Стали седыми волосы. Стынут руки. Ты все смеешься, глядя в мое лицо. Ты все не видишь: наша история со счастливым концом... Но, все же, с концом - слишком яростно стынут руки.
Ты улыбаешься, глядя в глаза судьбе. Вечно прекрасный, вечно живой мальчишка, сказочный принц из старой потрепанной книжки, все не сдаешься, глядя в глаза судьбе. Все не заметишь: всем сказкам пора кончаться. Ты одинокий, мой мальчик, ты в поле - не воин. И, хоть бы ты был этим сто десять раз недоволен, будет все так же: всем сказкам пора кончаться.
Знаешь, мой мальчик, все псы попадают в Рай. Я, как твой пес, окажусь там когда-нибудь тоже. Ты же становишься день ото дня все моложе. В пустыню безмолвия рухнешь, как псы в свой заветный Рай.
Знаешь, мой мальчик... Сильнее всего на свете я не пожелал бы тебе этой горькой судьбы. И, если бы не были руки мои так слабы,
были бы руки сильнее всего на свете,
в мире не жили бы вечно бессмертные дети.
воскресенье, 11 июля 2010
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Солль, ведь солнце как раньше звенит, ты слышишь?
Хотя бы наш звонкий мир без остатка выжжен -
Оно все трезвонит, будильником ярким над миром,
Все бьется в агонии, как плакальщица над убитым.
Солль, ведь солнце как раньше сияет золотом,
Солнце - как раньше, когда мы все были молоды,
Когда мы играли, не зная, как дети, жалости,
Мы знали безумие солнца - не знали усталости.
Мы принесли в этот мир Искажение.
Солнце на время прервало свое движение.
Солль, этот мир вместе с нами рыдал без умолку.
Солль, этот мир вместе с нами - с тобой вместе! - умер.
Хотя бы наш звонкий мир без остатка выжжен -
Оно все трезвонит, будильником ярким над миром,
Все бьется в агонии, как плакальщица над убитым.
Солль, ведь солнце как раньше сияет золотом,
Солнце - как раньше, когда мы все были молоды,
Когда мы играли, не зная, как дети, жалости,
Мы знали безумие солнца - не знали усталости.
Мы принесли в этот мир Искажение.
Солнце на время прервало свое движение.
Солль, этот мир вместе с нами рыдал без умолку.
Солль, этот мир вместе с нами - с тобой вместе! - умер.
пятница, 28 мая 2010
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Слышишь, любимая: капли на коже - клюквенный сок. Я буду сильным, здоровым, и смелым тоже, крепок, высок. Красные линии на ладони - краска, акрил. Жизнь неслась жизнерадостным пони, а я закурил. Ждал тебя вечером, ночью, и в полдень, стоя в саду, глядя в прозрачно-лиловую просинь, думал - найду, гляну в ладони твои - пух лебяжий, в прозелень глаз, встану с колен; улыбнешься мне, скажешь: "Как, мол, дела?"
Видишь все как обернулась, родная: небо молчит, нет ни конца ему, и ни края. Кто-то кричит. Кто-то кричит, зазывает меня за собой, сердце сбоит. Глупые люди все это зовут любовью - все, что болит.
Синее небо и красные линии на рукаве. Прозелень глаз и тепло руки, солнце в траве. Ты не печалься, любимая, это все - дети любви. Я ухожу, мы не встретимся больше, но все равно - слушай, живи.
Видишь все как обернулась, родная: небо молчит, нет ни конца ему, и ни края. Кто-то кричит. Кто-то кричит, зазывает меня за собой, сердце сбоит. Глупые люди все это зовут любовью - все, что болит.
Синее небо и красные линии на рукаве. Прозелень глаз и тепло руки, солнце в траве. Ты не печалься, любимая, это все - дети любви. Я ухожу, мы не встретимся больше, но все равно - слушай, живи.
суббота, 20 февраля 2010
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Да, детка, слышишь - за окном гремит, клокочет, рвется ветер торопливый, и вьется, бьет, царапает, шумит твоих сомнений бешеная грива. Вопрос в лицо - перчатка, на дуэль! Хоть право, для дуэлей вышло время, настало время грусти и потерь, и время это - истинное бремя для сильных, для слепых мира сего. Но ты слаба, и зорко твое сердце. И зрит ответы в корень, для него жить, умирать, любить, прощать и греться - все пустота, ничто, пыль и солома, и бьется сердце о грудную клетку чтоб только услыхать хотя бы слово, оставить на себе как знак, как метку, сорвавшуюся с губ того, родного, единственного в целом белом свете, такого нужного и близкого такого, что на твои сомненья все ответит, порой, верней тебя. И бьется пульс вслед за биением его родного сердца. Удары сердца, сердца - а не пуль - ты примешь все, с надеждою согреться...
Согреешься, а как же. Будет все. И будет жизнь присыпана, как пудрой, сахарной крошкой. Будешь смелой, мудрой, и жизнь перед тобой раскроет зев, и сможешь наконец себе признаться - мечтала, и ждала лишь одного: того, родного, сильного, того... Чтоб он пришел, и все-таки остался.
Согреешься, а как же. Будет все. И будет жизнь присыпана, как пудрой, сахарной крошкой. Будешь смелой, мудрой, и жизнь перед тобой раскроет зев, и сможешь наконец себе признаться - мечтала, и ждала лишь одного: того, родного, сильного, того... Чтоб он пришел, и все-таки остался.
понедельник, 21 декабря 2009
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Ласточка, девочка - улетай, солнце взошло. Нынче тепло, теплый выдался май, солнце тепло. Мне под землей коротать свой век, ты меня прости. Маленький, крохотный я человек - серебро в горсти. Волосы сгрызла злая зима - стыну, секусь. Я вместе с нею прошла, истекла. Может, проснусь, может, увижу солнечный свет... А ты - улетай! Ждать меня, милая, множество лет нужно, ты знай. Губы мои целовали ветра, холод ветров выдул из сердца призрачный март, тонкий покров с тела содрали льдистые руки, лето ушло. Мне теперь время потери, разлуки, теми и шор. Руки истерлись, глазки не видят солнечный свет. Я как тот крот, что, под камнем сидя, сед стал и слеп.
Ласточка, милая, я же пустая, я же мертва! Ты улетай, чтобы ты, улетая, знала - жива! Не предлагай мне лететь с тобой, мне уже поздно. В теплых майских ветрах мне за сбоем сбой - слепо, морозно.
Ты улетай, уже солнца свет тронул коня.
Может, когда-нибудь, через много лет, вспомнишь меня...
Да-да, ритм сбоит везде, знаю. Конструктивные предложения по изменению выслушаю с радостью, но не факт, что выполню.
Ласточка, милая, я же пустая, я же мертва! Ты улетай, чтобы ты, улетая, знала - жива! Не предлагай мне лететь с тобой, мне уже поздно. В теплых майских ветрах мне за сбоем сбой - слепо, морозно.
Ты улетай, уже солнца свет тронул коня.
Может, когда-нибудь, через много лет, вспомнишь меня...
Да-да, ритм сбоит везде, знаю. Конструктивные предложения по изменению выслушаю с радостью, но не факт, что выполню.
вторник, 15 декабря 2009
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Ныне - сырое какое-то время, не стихи, а огрызки. Солнце лучами холодными пальцы лелеет, сквозь подпол души прогрызаются крыски.
Все люди как люди - кошки у них, или хотя бы тигры, а мы с тобой, думаю, были, наверное - будем, только бы нас отпустили, простили. Льются сквозь кости - неловко так, перебоем, холодные весны, холодные зимы, и ноют ключица и горло, и где-то внизу живота, и хочется крикнуть еще про "довольно!", и что там еще про колоду карт.
Цепляемся за стены, плечи и потолки, падаем взглядом, да так, что не встать. Слагаем огрызки бумаги, как будто стихи. И помним, что мы обязательно сможем летать.
Все люди как люди - кошки у них, или хотя бы тигры, а мы с тобой, думаю, были, наверное - будем, только бы нас отпустили, простили. Льются сквозь кости - неловко так, перебоем, холодные весны, холодные зимы, и ноют ключица и горло, и где-то внизу живота, и хочется крикнуть еще про "довольно!", и что там еще про колоду карт.
Цепляемся за стены, плечи и потолки, падаем взглядом, да так, что не встать. Слагаем огрызки бумаги, как будто стихи. И помним, что мы обязательно сможем летать.
среда, 25 ноября 2009
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
На улице осень - как будто почти весна, а, вроде, ноябрь должен быть холодней. Но просто зима еще запрягает своих коней, и, хотя ночи уже длинней и темней, и воздух прохладен, и в лужах вода холодна… Пока еще осень. Пока еще не зима.
Ты смотришь за окна, за окнами лужи как море, за окнами дождь или мокрый снег, но, знаешь… спокойно. И как-то так… лучше всех, хотя это «лучше», похоже, вода, а не смех, и тоненько ноют аккорды в истерзанном горле, и рвутся наружу, из горла - на волю.
Ты помнишь, что скоро зима, и будет декабрь, а там и январь, но недалеко и апрель - весеннее солнце, живая вода, акварель, и ветер, свистящий в окно, как свирель. Ты знаешь, на времена года пришил ярлыки календарь, а солнце - всеобщий, всезнающий свет и дар.
Ты пьешь анестетики, лезешь под одеяла, и мысли твои - только строчки в программе «Word», живешь ты на сайте, такие дела, и вот что страннее - и сердце твое живет. Ты смотришь сериалы, мультики и рекламу. Когда тебе больно - вызываешь скорую, а не маму.
Ты смотришь в компьютер и за окно, горишь на ветру, сгораешь и плачешь - соленой водой, вином, а за окном тебе видится солнечный мальчик, и дом, и тебе кажется, будто живешь ты в нем. Тебе нехорошо, но спокойно, и все по нутру. И пальцы вбивают: www.diary.ru.
Ты смотришь за окна, за окнами лужи как море, за окнами дождь или мокрый снег, но, знаешь… спокойно. И как-то так… лучше всех, хотя это «лучше», похоже, вода, а не смех, и тоненько ноют аккорды в истерзанном горле, и рвутся наружу, из горла - на волю.
Ты помнишь, что скоро зима, и будет декабрь, а там и январь, но недалеко и апрель - весеннее солнце, живая вода, акварель, и ветер, свистящий в окно, как свирель. Ты знаешь, на времена года пришил ярлыки календарь, а солнце - всеобщий, всезнающий свет и дар.
Ты пьешь анестетики, лезешь под одеяла, и мысли твои - только строчки в программе «Word», живешь ты на сайте, такие дела, и вот что страннее - и сердце твое живет. Ты смотришь сериалы, мультики и рекламу. Когда тебе больно - вызываешь скорую, а не маму.
Ты смотришь в компьютер и за окно, горишь на ветру, сгораешь и плачешь - соленой водой, вином, а за окном тебе видится солнечный мальчик, и дом, и тебе кажется, будто живешь ты в нем. Тебе нехорошо, но спокойно, и все по нутру. И пальцы вбивают: www.diary.ru.
суббота, 21 ноября 2009
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
На небесах давно расцвел рассвет, и капли солнца вновь скатились в вечность, а он стоит один - разут, раздет, в его глазах застыла бесконечность.
Всего один вопрос: "Скажи, ты где?".
Где ты, когда я болен и простужен, когда нет сил сопротивляться темноте, когда я брошен, никому не нужен, скажи - ты где? Где ты, когда мне тягостно и страшно, когда температура и болит моя никчемная, дурная голова, и башня слетает вместе с крышей. Где же ты? Когда на сердце тяжело и пусто, когда в груди расплавленный свинец, я чувствую себя змеей в стране мангустов, и государем, сбросившим венец. Когда немеет глотка, насморк, стынут руки, когда завяли души и цветы, когда мне не закрыться от беды и скуки, скажи - где ты?
Он так стоял, кружилась голова, и в сотый раз немели пальцы. Он думал - рассвело едва-едва, а значит, можно подождать. Остаться.
Всего один вопрос: "Скажи, ты где?".
Где ты, когда я болен и простужен, когда нет сил сопротивляться темноте, когда я брошен, никому не нужен, скажи - ты где? Где ты, когда мне тягостно и страшно, когда температура и болит моя никчемная, дурная голова, и башня слетает вместе с крышей. Где же ты? Когда на сердце тяжело и пусто, когда в груди расплавленный свинец, я чувствую себя змеей в стране мангустов, и государем, сбросившим венец. Когда немеет глотка, насморк, стынут руки, когда завяли души и цветы, когда мне не закрыться от беды и скуки, скажи - где ты?
Он так стоял, кружилась голова, и в сотый раз немели пальцы. Он думал - рассвело едва-едва, а значит, можно подождать. Остаться.
четверг, 29 октября 2009
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Осеннее солнце. Четырнадцатое марта. Идешь по проспекту - радостно, свЕтло, жарко. Идешь, по асфальту стучит резина подошв. И, знаешь, тебе это все пока еще можно. Ты варишь из солнца медово-коричневый кофе, прохожие радуются, глядя на твой профиль, а ты улыбаешься, небо блестит, как кафель, и сердце твое стучит, как удары сабель.
Июль. Холодный июль, и небо так близко, что Земля тебе кажется просто диском, и солнце рукой едва обжигает затылок, и светит на Землю лениво и стыло. Тебе начинает казаться, что тебе не пятнадцать, а где-то за двадцать, и что что-то в судьбе твоей начинает ломаться, и небо сдвигается на одно время года, ты даже не спишь, и кофе пьешь по субботам. Хотя на самом-то деле - все это было: не написала, не позвонила, не приоткрыла двери свои, и цветы на могилу не принесла. А тебе все равно холодно, как будто руки твои - вода, а глаза - вино.
Октябрь. Дожди. Дожди без конца и без края. Октябрь - это время года, когда ты умираешь, раз за разом, минута в минуту. Проспекты, метро, маршрутки. Октябрь - это время, когда ты ждешь его электрички, когда ты жжешь пальцы свои о спички, в надежде согреться, когда все лица прохожих тебе знакомы. Ты даже не знаешь номера его дома.
Ноябрь. Тепло, и новая жизнь, и новые сказки. Ты страусом голову прячешь в песок, и не хочешь огласки. Ты все боишься, что все будет так же, как было - не написали, не позвонили... А только глаза все равно сияют так ярко, что свет переходит в тепло и становится жарко. Ты улыбаешься робко, и ловишь в свои его руки. Неделя - уже немыслимый срок разлуки.
И в марте тебе хорошо, и тепло с ним рядом. Он греет руки твои, и рядом с ним жизнь кажется райским садом. И в небе апрель, ты смотришь и улыбаешься, ты честно не будешь бояться, ты, правда, стараешься. В июле все будет солнечно и рассветно. Восьмое июля, седьмое солнце, лето. Он подарит тебе кучу подарков на День Рожденья, и будет смотреть на тебя снизу вверх, обнимая твои колени.
И ты благодарна ему. Ты навеки ему благодарна, не знаешь, как будешь платить, а расплачиваться - подавно. И ты решила хотя бы ему не плакать. Хотя бы...
Хотя на небе твоем снова - октябрь, октябрь...
Июль. Холодный июль, и небо так близко, что Земля тебе кажется просто диском, и солнце рукой едва обжигает затылок, и светит на Землю лениво и стыло. Тебе начинает казаться, что тебе не пятнадцать, а где-то за двадцать, и что что-то в судьбе твоей начинает ломаться, и небо сдвигается на одно время года, ты даже не спишь, и кофе пьешь по субботам. Хотя на самом-то деле - все это было: не написала, не позвонила, не приоткрыла двери свои, и цветы на могилу не принесла. А тебе все равно холодно, как будто руки твои - вода, а глаза - вино.
Октябрь. Дожди. Дожди без конца и без края. Октябрь - это время года, когда ты умираешь, раз за разом, минута в минуту. Проспекты, метро, маршрутки. Октябрь - это время, когда ты ждешь его электрички, когда ты жжешь пальцы свои о спички, в надежде согреться, когда все лица прохожих тебе знакомы. Ты даже не знаешь номера его дома.
Ноябрь. Тепло, и новая жизнь, и новые сказки. Ты страусом голову прячешь в песок, и не хочешь огласки. Ты все боишься, что все будет так же, как было - не написали, не позвонили... А только глаза все равно сияют так ярко, что свет переходит в тепло и становится жарко. Ты улыбаешься робко, и ловишь в свои его руки. Неделя - уже немыслимый срок разлуки.
И в марте тебе хорошо, и тепло с ним рядом. Он греет руки твои, и рядом с ним жизнь кажется райским садом. И в небе апрель, ты смотришь и улыбаешься, ты честно не будешь бояться, ты, правда, стараешься. В июле все будет солнечно и рассветно. Восьмое июля, седьмое солнце, лето. Он подарит тебе кучу подарков на День Рожденья, и будет смотреть на тебя снизу вверх, обнимая твои колени.
И ты благодарна ему. Ты навеки ему благодарна, не знаешь, как будешь платить, а расплачиваться - подавно. И ты решила хотя бы ему не плакать. Хотя бы...
Хотя на небе твоем снова - октябрь, октябрь...
четверг, 03 сентября 2009
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
По ночам он боялся остаться один. Зарывался в подушки, в книги и стены, был до утра, а утром вздыхал - невредим, хотя он желал себе смерти и тлена. А наутро он, глядя в окно, отмывал бутыльки (чашки, рюмки, бокалы) от алкоголя, разрывал методично ночные стихи про родину, дружбу, свободу и волю. По ночам он не спал. Ему было светло и прозрачно, и холодно, как на витрине в новогодний предпраздничный вечер. Тепло было где-то на полках, внутри, в магазине. А наутро - он грел растиранием руки, он ходил на работу, он ездил в метро, и пытался, он очень пытался со скуки не задаться вопросом, за что ему так повезло. Он ходил. Он курил по две пачки в день, оставлял за собой трупики сигарет. Ждал свой мир - хоть осколок, хоть отблеск, хоть тень... И пытался забыть, что его больше нет.
Нет руин, нет травы, не осталось камней. Пусто, мертво, и ветер играет в пустыне холодов, и бескрайних ледовых полей. Здесь был мир. Мира нет здесь отныне.
Нет руин, нет травы, не осталось камней. Пусто, мертво, и ветер играет в пустыне холодов, и бескрайних ледовых полей. Здесь был мир. Мира нет здесь отныне.
четверг, 27 августа 2009
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Ты будешь ждать того, что на вокзале покажется нелепый, грустный поезд, раскрашенный холодными цветами. Ты улыбнешься, и затянешь туже пояс, рюкзак поправишь и пойдешь навстречу. Шестой вагон, восьмое место, вечер. Он выйдет из дверей, возьмет за плечи, и у тебя немеют пальцы, стынут, речи, которые хотелось говорить, совсем забыты, и вы стоите на перроне, босиком, и все слова просеяны сквозь сито, да так, что не осталось ничего.
Нет, все не так. Ты будешь ждать, что ночью услышишь сквозь дремоту «дзиннь!» звонка, как раз под утро, когда все непрочно, размыто, будто смотришь сквозь века, откуда-то оттуда, сверху, снизу, но только не сейчас, и невтерпеж, как будто ты застыла на карнизе меж сном и явью. И вот-вот шагнешь. А на пороге будет он, да-да, конечно, он принесет тебе букет цветов, и улыбаться будет грустно, нежно, и снова за собою уведет.
Ты будешь ждать.
Тускнеют в небе звезды, им с городом твоим не повезло. Здесь жарко, пусто, и темнеет поздно, никто не видит свет их и тепло.
Ты будешь ждать, что он придет с волками, и уведет с собой – раскрытой строчкой, словами, звуками, глазами и руками…
Он не придет. Ты не уйдешь с ним. Точка.
Нет, все не так. Ты будешь ждать, что ночью услышишь сквозь дремоту «дзиннь!» звонка, как раз под утро, когда все непрочно, размыто, будто смотришь сквозь века, откуда-то оттуда, сверху, снизу, но только не сейчас, и невтерпеж, как будто ты застыла на карнизе меж сном и явью. И вот-вот шагнешь. А на пороге будет он, да-да, конечно, он принесет тебе букет цветов, и улыбаться будет грустно, нежно, и снова за собою уведет.
Ты будешь ждать.
Тускнеют в небе звезды, им с городом твоим не повезло. Здесь жарко, пусто, и темнеет поздно, никто не видит свет их и тепло.
Ты будешь ждать, что он придет с волками, и уведет с собой – раскрытой строчкой, словами, звуками, глазами и руками…
Он не придет. Ты не уйдешь с ним. Точка.
вторник, 21 июля 2009
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Ты знаешь,
ангелы умирают, когда их не любит Бог. Они поднимают голову, тихо, наивно просят: «Господи, ты же сильный, ты же так много смог, ну, если любишь меня, разбей эту темную просинь?» Небо над ними молчит, ветер качнет крылом. Ангелы не глухие, если им в лоб сказать – вот же, Господь не любит, не дарит своим теплом, и больше незачем верить, и больше некого ждать. Может быть, только поэтому ангелы любят осень – ведь можно списать на тучи то, что нейдет ответ. Только и осенью тоже ангелы тихо просят: «Господи, если любишь, ты сохрани от бед». Ангелы – те же дети, тот же огонь в глазах, те же ладони маленькие, ямочки на щеках, так же спешат навстречу, и не повернут назад, так же бесцеремонны. Так же наивны, да.
Ангелы умирают, когда еще не всесильны, когда еще хрупки плечи, еще так наивен взгляд. Ангелы не понимают – ну ведь они же просили, тогда почему так плохо, и так лопатки болят?.. Ангелы умирают, когда их не любит Бог. Просто теряют крылья, не замечают стен. Ангелы умирают – падают в душный смог. А Бог их, может быть, любит. Но не понимает – зачем.
ангелы умирают, когда их не любит Бог. Они поднимают голову, тихо, наивно просят: «Господи, ты же сильный, ты же так много смог, ну, если любишь меня, разбей эту темную просинь?» Небо над ними молчит, ветер качнет крылом. Ангелы не глухие, если им в лоб сказать – вот же, Господь не любит, не дарит своим теплом, и больше незачем верить, и больше некого ждать. Может быть, только поэтому ангелы любят осень – ведь можно списать на тучи то, что нейдет ответ. Только и осенью тоже ангелы тихо просят: «Господи, если любишь, ты сохрани от бед». Ангелы – те же дети, тот же огонь в глазах, те же ладони маленькие, ямочки на щеках, так же спешат навстречу, и не повернут назад, так же бесцеремонны. Так же наивны, да.
Ангелы умирают, когда еще не всесильны, когда еще хрупки плечи, еще так наивен взгляд. Ангелы не понимают – ну ведь они же просили, тогда почему так плохо, и так лопатки болят?.. Ангелы умирают, когда их не любит Бог. Просто теряют крылья, не замечают стен. Ангелы умирают – падают в душный смог. А Бог их, может быть, любит. Но не понимает – зачем.
пятница, 03 июля 2009
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Читаю стихи, на пальцы твои нанизываю. Бес в ребро, седина в горсти, и пальцы прозрачные - такие тонкие. А глаза как прежде нежные, сизые. Я смотрю на тебя и кажется, будто плачу, но на деле - не так, всего лишь игра тенесвета, и тот же рассвет цветет на твоем лице. На улице сонце, и в самом расцвете лето, расселось на лестничной клетке в сандалиях и чепце. А ты все такой же, и жалость не нужно прятать - ты только седеешь, и руки твои слабы... Но это пустое. Страшнее - твоя усталость, морщины на лбу могли бы и пережить.
А так... Умираешь. Я знаю, я чувствую точно. Я помню, что ты не хотел цветов на могилу, как и саму могилу. Костры. Многоточие. Я не посмотрю, как тебя хоронили и не буду прощаться, я не умею, бессмертен я... но я обещаю - веками, тысячелетиями, я буду искать, я найду, я прощу все грехи, и снова - навылет, на ощупь, над перекрестьями, на лестничной клетке будут купаться в лете, и мы будем как прежде - ты слышишь? - читать друг другу стихи.
А так... Умираешь. Я знаю, я чувствую точно. Я помню, что ты не хотел цветов на могилу, как и саму могилу. Костры. Многоточие. Я не посмотрю, как тебя хоронили и не буду прощаться, я не умею, бессмертен я... но я обещаю - веками, тысячелетиями, я буду искать, я найду, я прощу все грехи, и снова - навылет, на ощупь, над перекрестьями, на лестничной клетке будут купаться в лете, и мы будем как прежде - ты слышишь? - читать друг другу стихи.
среда, 24 июня 2009
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
И от дырки в груди не спасут обереги на лапах – это больно и страшно, так не все ли равно… И не слишком ли – такая до жути простая расплата, за не вовремя выпитое кем-то знакомым вино?
Ты лежишь на снегу, и одежда, и лапы в крови – мокнут ниточки, и как будто бы тлеют заклятья. Ты все шепчешь – «Умоляю тебя, сбереги, ты же любишь – хотя бы любил! – своих братьев».
Небо в звездах, и в серых проплешинах пятен, из-за облака тихо смеется седая луна… А ты думал, ты будешь готов к этой плате за нечаянно выпитый кем-то глоток вина.
Кровь не плачет, не пенится, цвет уже не кровав. И глаза закрываются, и луна тонет в вате… Ты все шепчешь, до этого горло в крике сорвав – «Береги, я прошу тебя, сбереги от себя своих братьев».
Ты лежишь на снегу, и одежда, и лапы в крови – мокнут ниточки, и как будто бы тлеют заклятья. Ты все шепчешь – «Умоляю тебя, сбереги, ты же любишь – хотя бы любил! – своих братьев».
Небо в звездах, и в серых проплешинах пятен, из-за облака тихо смеется седая луна… А ты думал, ты будешь готов к этой плате за нечаянно выпитый кем-то глоток вина.
Кровь не плачет, не пенится, цвет уже не кровав. И глаза закрываются, и луна тонет в вате… Ты все шепчешь, до этого горло в крике сорвав – «Береги, я прошу тебя, сбереги от себя своих братьев».