В траве сидел кузнечик, мы его скурили. (с)

понедельник, 08 июня 2009

23:38

Мен

Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори

На балконе безнадежно холодно. Табуретка промерзла до самых воображаемых мной деревянных костей, мое хилое тело ее нисколько не согревает. Старая табуретка, заляпанная белой краской – с прошлого ремонта осталась, вместе с металлически серым ведром, поржавевшим, с лужицей дождевой воды на донышке. Балкон-то не застеклен, вот и залетает иногда.
- Эй, ты чего там? Пойдем!
Моего стремления, жгучего желания побыть на Земле подольше, урвать побольше капелек, мгновений, вот таких, как на этом балконе, дотянуться жадным взглядом, заглянуть во все уголки… В общем, этого в команде никогда не понимали. И вообще меня считают, кажется, ребенком. Или шизофреником. Или ребенком-шизофреником. Особенности репутации, особенности дара… Мирятся. Терпят. Но не понимают.
Тушу сигарету о железные перила, роняю бычок вниз.
А здесь ведь красиво! Не так выверенно, выстроено, по камушку, как там. Здесь красиво все – необыкновенно странной, живой красотой, от которой рвется мое несуществующее, воображаемое сердце. От озябших деревьев, с темными пятнами птичьих гнезд, до все того же ведра и сломанного холодильника, стоящего тут же, на этом балконе, рядом. Я знаю, люди… существа с моим даром всегда хотят жить, по должности, так сказать, положено. А мне еще и пятилетки с момента ухода не исполнилось.
Встаю, тру замерзшие ступни друг о друга. Серый, шершавый балконный камень холодит ноги, вымораживает. Вдыхаю февральский воздух, с остатками дыма от моей сигареты, поворачиваю металлическую балконную ручку, расцарапанную, кажется, еще предыдущей командой, от скуки. Квартира-то старая, и давно наша. Сменилось тут много наших, а обстановка не меняется. Незачем им… нам это.
В комнате, вымороженной не хуже балкона, оказался Паук. Сидел на обшарпанном диване, покрытом почти протертым пледом нескольколетней давности. По крайней мере, в мой первый визит этот плед уже был здесь. И Паук так же сидел на нем, поджав длинные костлявые ноги под себя, или притянув коленки к груди. Почти всегда в безрукавке и шортах невнятных зеленоватых цветов, только иногда сменяя их на что-нибудь более теплое, с целью не рушить конспирацию. Температура Плетущих Сети никогда не волновала. Паук дернул головой, убирая с лица прядку тонких, уже успевших спутаться черных волос, и укоряюще-вопросительно воззрился на меня темно-зелеными глазами, глубокими, как та речка, сразу рядом с мостками уходившая на такую глубину, что четырнадцатилетнему пацану нечего было даже мечтать там купаться. И такими же мутными – вот-вот выскочит какая-нибудь живность, и сожрет.
Во всем облике Паука только эти глаза и были живыми, запоминающимися, хотя отличительных черт хватало – общая долговязость, острые черты лица, гладкие щеки и ноги, как у девушки, и характерный шрам на горле, чуть справа. Все равно. Не-был-он-живым. Его, впрочем, это не капли не волновало. Это только меня, в силу врожденного дара, как будто терло наждачной шкуркой при каждом визите на Землю, а иногда даже заранее. Это я с упорством, достойным лучшего применения, воображал себе псевдо-жизнь.
Пламенный, кажется, возился в соседней комнате с рюкзаками. Он был старше и знал, подо что лучше шифроваться, чтобы не привлечь внимания.
- Ты чего так долго? Пошли, ребенок.
Паук плавным, текучим движением поднялся с дивана, коротко потянулся и перетек из комнаты к двери. Как он эту свою пластику на задании маскирует, я не знаю. Плетущие Сети никогда не были особенно словоохотливы, как и вообще все… мы.
Пламенный оказался в коридоре, затягивал матерчатые болотно-зеленые рюкзаки, защелкивал черные пластмассовые застежки. Он, как и я, был бос, но за исключением этого, кажется, полностью готов к заданию, в отличие от нас с Пауком. Ему он швырнул что-то темное, джинсовое, и кивнул на одинокую темно-серую ветровку на деревянной, такой же старой, как и все в доме, вешалке. Мне достались мягкие коричневые брюки, рубашка в нелепую сиреневую клетку и черный свитер с воротником под горло. Февраль все-таки. Оглядев экипировку, Пламенный почесал обросший на этот раз рыжей шерстью подбородок, вынес положительный вердикт и кинул нам рюкзаки.
- Готовы? Старт.

Что это было, мама?..

АпдСтандартная формулировка начала отсчета звучит сухо, как бы мне ни хотелось, чтобы она звучала маняще и таинственно. Пламенный вертит ручку двери, старую, круглую, с облупившейся краской, и шагает на лестничную клетку. Я еще успеваю всунуть ноги в ботинки и шагнуть следом. За нами перетекает Паук, через пару шагов резко останавливаясь, как будто наткнувшись на стену. Пластику контролирует…
Лестничная клетка ничем не отличается от прочих равных, такие же стены, отштукатуренные пополам с грехом и бутылкой, исписанные подъездным фольклором. Ниже на один пролет – окно, залитое квадратиками голубо-зеленого стекла, кое-где разбитыми. Тянет стылым холодом – здесь еще нескоро лето будет, земля еще не отошла от зимнего холода. Промерзло настолько, что на высоте шестого этажа чувствуется. Я опираюсь на шершавую стенку, бесполезно щелкаю пару раз выключателем. То ли лампочка разбита, то ли попросту перегорела.
Пламенный снова чешет в бороде и щелкает ключом в замке. Жмет кнопку лифта. До места нас будет вести он, а я могу расслабиться и получать удовольствие, впитывать кожей окружающую обстановку, ощущения, каждую молекулу, дышать живым до учащения пульса. Только слишком быстро мы будем идти.
Слишком быстро едем, с шестого этажа на первый – кнопки лифта истерлись, некоторые выломаны, а кнопка второго этажа сожжена и залеплена жвачкой. На задней стенке зеркало, видимо, чтобы мы могли насладиться лицезрением собственных физиономий. Но мне больше нравятся царапинки на поверхности зеркала, какие-то выщерблинки. Я знаю, что если взгляну глубже – увижу лицо четырнадцатилетнего пацана, немного осунувшееся и побелевшее, но мое лицо, родное, и лишенное последней капельки жизни. И тогда, может статься, я решусь придумать себе смерть, а мне нельзя, у меня задание.
Из лифта я выхожу последним, так и не заглянув в зеркало. Состукиваю ногами по каменным ступенькам, толкаю тяжелую, заклинивающую дверь, мельком замечая полусодранный лист бумаги – «Закрывайте двери – хо…»
Дверь за моей спиной закрывается неплотно, остается приличная щель. Паук и Пламенный ждут меня у подъезда – Пламенный сидит на покосившейся скамеечке и курит, Паук стоит рядом и с отсутствующим выражением лица мнет собственные худые пальцы. То ли концентрация перед заданием, то ли просто приступ задумчивости – шут его знает. Ветрено. Ветер последнего зимнего месяца продувает насквозь, обдувает даже самые мелкие косточки. Небо сереет, покрыто тяжелыми тучами – еще пару секунд зачарованно впитываю сетчаткой глаз облачные изгибы. Рядом с подъездом – клумба, наполовину вымороженная земля, наполовину слежавшиеся хлопья снега.
Пламенный хлопает себя по бедрам и встает. Идет, не оглядываясь, точно зная, что мы последуем за ним. Только временами косит через плечо краем глаза – не потому что проверяет, а потому что конспирация. И так идем молча… Пламенный почти сливается с рюкзаком и таким же затрепанным, матерчатым пейзажем, февральским, северным. Снег еще не стаял, но земля кое-где видна, ни разу не теплая, разве что только там, где под ней трубы отопления. Пламенный сливается с пейзажем мастерски, точно зная, как себя следует вести мужчине средних лет, коим он сейчас является. Паук косится на меня неодобрительно, но отставать от Хамелеона не решается, идет следом. Как, впрочем, и я. У меня задание, мне нужно.

запись создана: 08.06.2009 в 22:52

@темы: Глюки, глюки, сто четыре штуки..., Рассказ