Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Забавное состояние уплытия мыслей и желаний. Только вот спать немного хочется. Наверное. Может быть. А еще живого тепла. И все. А надо, наверное, что-то делать. Только что? Не помню...
Знаешь, мы сами придумали смерть - на счастье. (с)
А рандом гнусен.
А, и вот еще, себе напоминалка - я не повторяю-не повторяю, да-да.
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Что забыло в моей голове существо с таким колоссальным терпнием, а? Я ведь вижу - он волнуется, еще как волнуется, когда так волнуются - бегут, сидят рядом с кроватью, держат за руку, или хотя бы меряют шагами комнату. А он по-прежнему работает, только уже в офисе, либо у себя на квартире, а не у меня. Заходит только иногда, проверить. И все равно... У него необыкновенное терпение.
А что касается меня лично - в сад, все в сад. В том смысле, что да, сегодня все было просто прекрасно, были Руш, которую я наконец-то поздравила и вручила подарок, был Блэк, с которым было радостно познакомиться, был Окделл, был mell, был заяц... Только вот я злобная и бросаюсь на людей. А посему - все в сад, во избежание травм. И отставить скучать раньше времени, Мен, тварь такая...
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Сапоги стерлись, ноги сбиты. Морщась, растираю ступни. Больно. Заедаю ягодами - чуть кислыми, сочными. Честно говоря, не знаю, не ядовитые ли они, да и не важно это. Хотя судя по тому, что вот уже неделю питаюсь только ими и пока жив - не ядовиты. Не помню, сколько я уже убегаю этим спокойным, размеренным, быстрым шагом. Судя по стертым сапогам - довольно долго. В узелке - остатки какой-то целебной мази да фляга. Да еще лютню зачем-то с собой тащу. Холодно здесь, и сыро, дров для костра не найти, отсырело все, а лютню пустить в костер все равно не могу. Кощунство это. Когда последний раз видел свое отражение - в речке какой-то встречной - сам себя не узнал. И дело не в заросшем лице, даже не в грязи и оборванной одежде... Раньше я умел смеяться. А теперь глаза холодные, пустые, так и зыркают из-под бровей, самому страшно. И усмешка на лице - как надрез на коре дерева. Помню, мылся в этой этой речке остервенело, долго, почти сдирая кожу. А вода была холодная, ледяная. Обжигала кожу. Хорошо, тогда можно было еще найти сухие ветки, разжечь костер, обогреться. А то бы слег уже, наверное. О том, куда и зачем я иду-бегу, стараюсь не задумываться. О том, куда когда-нибудь приду - тоже. Равно как и о том, каким стану. И как умру. Иногда только вспоминаю - как все было раньше, как мы умели смеяться. Как танцевали. Мне до сих пор снятся вперемешку с кошмарами твои танцы, невозможные движения, как ты выгибался, и улыбка на твоем лице. Ведь было же. Когда-то. Все - подернуто дымкой, вызывает тоскливую улыбку и стон. Я пытался петь - не получилось. Голосовые связки, наверное, отвыкли - вырвался только какой-то сиплый вопль, похожий на крик раненого зверя. Тоскливый крик. А как мы пели! В основном, конечно, ты, а я только подпевал, цеплялся за тебя, купался в твоих глазах, ловил тебя за рукав, просил помочь, поставить руки... Это ведь ты учил меня играть на лютне. Теперь я уже не умею, но зачем-то тащу ее с собой. Ты не гнал меня. Помню, я даже удивлялся этому. Считал себя совершенно бесполезным и, по сути, таким и был. А ты растрепывал мои волосы, смеялся моим нелепым шуткам, заботился, согревал своим теплом, отогревал замерзшие руки, отпаивал, когда я сдуру провалился под лед... Ты не гнал меня. Нас как-то очень мягко и ненавязчиво развела война. Я не знаю, жив ли ты. Все проходит, я это уже понял, тысячу раз понял. Прошла и та, счастливая пора, и ты прошел мимо - не оглянулся, на тебе ведь столько всего, столько... Надеюсь, ты вспоминаешь иногда меня, мой смех. Надеюсь, ты вспоминаешь наши песни и пляски. Надеюсь, ты вспоминаешь робкие пальцы, цепляющиеся за твой рукав, и уроки игры на лютне. А, может быть, ты живешь, просто живешь - кем-то другим, другими, многими, это только для меня осталась память о былых, счастливых днях, уж лучше она, чем тоскливый серый лес, пропахший сыростью... Только если ты все-таки вспоминаешь - вспоминай мой смех. И не думай о том, чем я стал.
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Меня надо запереть дома как минимум на пару дней и заставить выспаться. А то я на людей бросаюсь. Проблема в том, что ежели меня запереть дома, я же, конечно, не спать буду... =/
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Ох ты ж... Долбанные кошмары. Нельзя мне в таком состоянии засыпать. Зато плечо больше не болит.
И все-таки, без него я сойду с ума... Все на самом деле так, без него ты сойдешь с ума. Есть пара "но". Во-первых, ты не _без_ него, он просто находится в другой точке пространства. Во-вторых - как минимум неделю без него ты будешь относительно нормальна.
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Позови меня, брат
Море хранит нашу память – мерцающий жемчуг. Звёзды пророчат нам время Последней Надежды. В сумерках долгих до дна испив чашу утрат, Я возвращаюсь по звонкой тропе Серебра. Позови меня, брат, позови меня, брат...
Позови меня именем вереска Над волшебной чашей с терпким вином, Позови меня словом верности - И я вернусь назад в мой брошенный дом.
Даже под слоем золы жар сердец не остынет. Бьётся в руках моих сила погибшей твердыни, Слово упавшей звездою в ладонях костра. Кровь, что травой проросла, воедино собрать. Позови меня, брат, позови меня, брат...
Позови меня древними рунами На прозрачной странице утренних снов, Позови меня звонкими струнами И сплетеньем забытых, но истинных слов.
Пусть не позволит проклятье нам встретиться снова. Тайну души потревожит крылатое слово. Северный ветер возьмёт перед вечностью страх, Если рождённый огонь доживёт до утра. Позови меня, брат, позови меня, брат…
Разбуди меня утренним холодом - Я узнаю тебя через тысячу прожитых лет. Позови меня солнечным золотом, Мы вернёмся на север, иного пути просто нет… (с) Тэм
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Знаешь, когда-нибудь, будет такое ослепительное время года, время, когда-все-будет-хорошо. Время, в которое я прекращу переселяться из квартиры в квартиру, мотаться по дворам и коридорам, сгружать и перевозить вещи, а на вопрос о том, почему бардак, отвечать "У нас все еще переезд". Ага, крыши. Время, в которое я последний раз перееду - к тебе. Ты, безусловно, не дашь мне разбрасывать свои вещи куда попало - в разумных пределах, разумеется, я буду мыть посуду, а ты - с тоской глядеть на мои покалеченные моющим средством руки и отбирать губку. А по вечерам мы будем сидеть в обнимку на двух стоящих рядом табуретках, и говорить взахлеб. Ты, может быть, будешь все так же обращаться ко мне на "вы", говорить тихо и ловить уходящую мысль. И совсем изредка, почти в шутку, говорить, что любишь меня. Будет такое время, когда я научусь просто подходить к тебе, присаживаться рядом на краешек, и тихо, глядя в пол, произносить: "Знаешь, с тобой хотят поговорить". Или - "Знаешь, ты ему нужен". Или - "Знаешь, я соскучилась". А по вечерам я буду забираться с ногами в кресло - у нас ведь будет кресло, правда? - и бросать монетку, такой жребий, кто и где сегодня будет спать. Потому что, знаешь, я не хочу от него избавляться, хоть он и холодный, и вредный. Он тебя любит. В это время я буду с искренней радостью зарываться в книжки, в телевизоры, в компьютеры и даже иногда в людей, потому что буду знать, что вот это - наш дом, и никуда нам от него не деться, и мы всегда будем возвращаться, мы ведь так хотим. Я буду точно знать, что вечером, ну или хотя бы ночью, обязательно услышу твой голос, буду засыпать на табуретке в кухне, пока жду, когда ты придешь. А с утра спускаться бегать по городу, смеяться, и полушепотом хвастаться тем, какой у нас дом уютный. Время, в которое ты будешь каждый день рядом, будешь обнимать меня за плечи, поднимать лицо, спрашивая "ну, что ты?", а я буду смущенно улыбаться и качать головой, тыкаться носом тебе в плечо и украдкой плакать от счастья. Ты будешь волноваться, конечно, но от счастья же можно. Когда-нибудь... Когда-нибудь оно обязательно будет, я это все-таки совершенно точно знаю. Только ты напоминай мне об этом. Пожалуйста.
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Все-таки, у них это семейное, и этот тоже идиот. Вот ж ведь... Вымотал себя в ноль, внафиг совершенно, а мое состояние улучшил до нормального. Дик, ну нафига?.. Ладно, знаю я оба пункта...
А еще: последняя капля колы из чужой бутылки - это ахренеть. Хотя ощущения изначально не мои.
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Здесь грязно. Ты забываешь, что ты человек. Ты возишься в грязи, ты выдираешь кусок мяса из глотки ближнего твоего, потому что иначе нечего есть. Ты огрызаешься, громко лаешь, орешь на весь мир - поначалу за то, что он такой грязный, такой, черт-его-возьми, гребаный мир. А потом уже - просто орешь, потому что голосовые связки привыкли. Ты рвешь глотки, ломаешь лапы, сворачиваешь шеи. И тебя здесь никто не любит, здесь, впрочем, никого не любят. Здесь нет аптек, негде купить лекарства, и боевые ранения ты зализываешь, залечиваешь слюной. Ты точишь когти и зубы, и до страшного ласково усмехаешься перед тем, как задрать до смерти. И какое-то время ты успешен. Ты большой, ты сильный, ты выживаешь лучше многих. А они злятся. Бессильно, как ты думаешь, злятся. А на самом деле растут, делают прочнее кости, затачивают ненависть до остороты ножа. И срываются. Тебя ловят, загоняют, на тебя устраивают облавы. На тебя бросается каждый, кто видит. Тебе впиваются в лапы, выдирают из твоего тела куски мяса. Ты бегаешь, петляешь, прячешься, огрызаешься. Ты думаешь, что все еще злишься, что эта злость кипящим черным варевом заливает твои внутренности, течет по венам. Ты думаешь, что разучился думать. А однажды с твоих глаз капает что-то соленое, немного мутное, почти прозрачное. Ты видишь в отражении в луже дорожки на твоих щеках. А потом ты снова бросаешься на каждого, кто слабее, и убегаешь от тех, кто сильнее. Ты снова выдираешь вместе с их мясом свое право на жизнь. И радуешься, что еще не умер. Ты так и не вспоминаешь, что ты человек.
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Фр. Мироздание решило не давать мне выспаться. Вчера поликлиника, сегодня квартиру придут смотреть. Ну дорогое мироздание, ну не могу я раньше спать ложиться, я же все равно не засну! Фр. Хочу сон, который был прошлой ночью. Он был сюжетный, а я его так и не досмотрела...
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Если бы у тебя был автоответчик. Просто бездушная машина, просто что-то, куда можно наговорить все, что глубоко на дне, и на стенках оседает накипью... Все те пустяки, что режут по живому. Весь этот бред, для которого никак не найти слов. Говорить - и чтобы можно было убедить себя в том, что ты этого никогда не услышишь. Ты бы слушал мои сообщения, эту чушь собачью, и молчал бы. А я бы только ниже опускала голову и снова звонила бы - в конце концов, автоответчику невозможно позвонить невовремя, отвлечь от важных дел, или звонить слишком часто. Жаловалась бы - на жизнь, на себя, почти не боясь услышать в ответ что-то резкое, автоответчик ведь говорит только "оставьте свое сообщение после сигнала...", или что-то в этом роде. И все-таки, в глубине души, ждать и безотчетно надеяться - что ты найдешь, услышишь. И не скажешь, но сделаешь что-то, что все изменит. Или хотя бы просто будешь знать.
Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
Огромное спасибо Тинвелю - за скрашивание моего одиночества, за помощь со вправлением моего спинного мозга, за колоссальное терпение и, конечно, за фотографии, которые я собираюсь представить вашему вниманию. Концепция фотосета была такова: меня снимали в образе существ, так или иначе появлявшихся в моем теле. В связи с чем - поиграем? Угадайте, ху из ху)) Итак, поехали: