Я погиб при Ити-но-Тани, И мне было семнадцать лет. (с) Ацумори
...И голос его до сих пор стоит в ушах. У долгоживущих и память всегда ярче, острее, живее. Как будто только вчера, нет - сегодня. Как будто сейчас. Стоит закрыть глаза - и видишь его, такого еще живого, пылкого, тонко и остро чувствующего, сопереживающего.
Сопереживающего всем этим выродкам, не достойным ни его защиты, ни собственной длинной жизни.
Закрываешь глаза - и хочешь заткнуть уши, потому что он кричит.
- Они все равно найдут нас, Ли, понимаешь?! Найдут, и выжгут, поодиночке, или скопом! Единственный для нас выход - стать нужными им!
- Им?! Этим... тем, кто, подвернись возможность, с радостью тебя спалит?
- Да, им! Больше же никак, Ли!
Он был такой горячий и слишком молодой, когда все это случилось. И он жил всеми, кого когда-либо знал.
И переубедить его... не получилось.
- Шель, очнись. Я не говорю обо всех, кто способен жить дольше пары сотен лет - пусть они катятся в пропасть, весело и с песней, если им так хочется! Я говорю о нас, Шель. О тебе и мне.
А он не слышал. И слово гасло на губах, такое простое и точное, слово "любимый".
И - разошлись.
И где теперь Шель, его радостная улыбка, его потрясающе богатая мимика, его легкое, обволакивающее обаяние?..
Наверняка умер. А проверять - страшно, и не хочется. И цепляешься за то, что осталось - за свою свободу, за право выбирать, где жить, с кем спать и что есть.
Вот только во рту горчит. И тошно.

@темы: Глюки, глюки, сто четыре штуки..., боль в груди, Рассказ